Валерий Ефремов «О новой лингвистической публицистике»

«Октябрь» 2014, №1

 

Язык, как Бог, нематериален, как
природа – реален, как тучи –
трудноуловим.
А. Генис

К истории жанра

Лингвистическая публицистика для отечественной словесности явление не новое – можно вспомнить великолепные образцы тонкого анализа метаморфоз языка, на которых выросло не одно поколение советских и постсоветских образованных людей, например «Живой как жизнь» (1962) К.И. Чуковского или «Слово живое и мертвое» (1972) Н. Галь. Эти книги, формально посвященные описанию и анализу состояния русского языка и речи соответствующих эпох (период оттепели и период застоя), послужили отличной оптикой для ориентирования будущих поколений. Стоит напомнить хотя бы о том, что в первой работе введен, а во второй активно исследуется такой лингвистический монстр второй половины XX века, как канцелярит – использование официально-деловых штампов в обыденной речи (явление, кстати, весьма живучее – достаточно включить телевизор в прайм-тайм, чтобы в этом убедиться).

Основным отличием лингвистической публицистики от традиционных научно-популярных книг по языкознанию и русистике (например, работы В.В. Колесова, М.В. Панова, Б.Н. Тимофеева, Л.В. Успенского и других) становится почти полная редукция просветительского (как надо!) и педагогического (как не надо!) пафоса за счет высокой эмоциональной оценки и четко артикулированного злободневного анализа языковых трансформаций сквозь призму социальной действительности. Более того, иногда при чтении лингвопублицистических статей создается впечатление, что сам описываемый языковой факт нужен автору едва ли не исключительно для того, чтобы сделать то или иное политическое заявление.

Актуализация лингвистической публицистики во второй половине двухтысячных вполне объяснима: социальные катаклизмы восьмидесятых и девяностых («во дни тягостных раздумий о судьбах родины») не оставляли места для раздумий над «великим и могучим», ибо не там русский человек искал поддержку и опору, да и не тем были заняты его скорбные мысли. Писатели, журналисты, филологи если и касались вопросов состояния русского языка, то реализовывали свои размышления в двух ипостасях: либо в виде колонок в печатных изданиях, либо в виде традиционных научно-популярных книг о русском языке. В качестве примера последней можно привести интересную книгу П.А. Клубкова «Говорите, пожалуйста, правильно» (CПб., 2004), в какой-то степени суммирующую итоги его преподавательской и просветительской деятельности (прежде всего, на петербургском радио и телевидении).

Аналогично результатом работы на радио и ведения тематических, связанных с проблемами культуры речи программ на «Эхе Москвы» стали книги еще двух профессиональных филологов и журналистов: О. Северской «Говорим по-русски с Ольгой Северской» (М., 2004) и М. Королёвой «Говорим по-русски с Мариной Королёвой» (М., 2005). Эти работы можно определить как текстовое воплощение выпусков радиопрограммы: в них много конкретных и интересных наблюдений над точечными фактами языка, однако обобщения и попытки взглянуть на лингвистические трансформации на широком фоне социокультурных изменений явно не входили в задачи авторов.

Генезис и границы жанра

И вот во второй половине нулевых (двухтысячных) лингвистическая публицистика переживает своеобразный ренессанс, толчком к которому послужили три книги: «Словарь модных слов» (2005) В.И. Новикова, «Русский язык на грани нервного срыва» (2007) М.А. Кронгауза и «Словарный запас» (2008) Л.С. Рубинштейна. Этот ряд на сегодняшний день закрывают «Нулевые на кончике языка» (2012) Г.Ч. Гусейнова и (с определенными оговорками) «Знаки внимания» (2012) Рубинштейна и «Самоучитель олбанского» (2013) Кронгауза.

Интересно, что первые три книги как раз и представляют собой три основных, обусловленных генетически типа лингвопублицистики: профессиональная (филологическая, «профессорская»), журналистская и писательская.

Собственно в самой филологической публицистике нет ничего нового, однако лингвистическую публицистику не следует путать со схожими короткими нарративами non-fiction конца XX – начала XXI веков, как-то: заметки (М. Безродный) и очерки (А. Генис), филологические байки (Е.Г. Водолазкин) и «виньетки» (А.К. Жолковский), ЖЖ-посты (Т.Н. Толстая) и словарные статьи (М.Н. Эпштейн). Главным отличием лингвопублицистики от перечисленных жанров становится пристальное внимание не к языку вообще или каким-то обстоятельствам его бытования, а к социально обусловленным изменениям в языковой системе, к тем мелочам, за которыми может скрываться нечто принципиально новое, возникающее прямо на наших глазах. В отличие от научно-популярных книг по лингвистике, авторы названных выше работ не призваны кого-либо чему-либо научить, у них другая задача – показать тонкие, пленочные связи между тем, что происходит в обществе, и тем, что происходит в языке.

Представляется, что именно на стыке личного, пропущенного сквозь собственный (языковой) опыт и профессионального, обусловленного длительным, «по рабочей необходимости» наблюдения за языком и возникают эти своеобразные «заметки просвещенного обывателя» (Кронгауз).

Естественно, что именно ученые могут (да собственно, и должны, если вспомнить о существующих в общественном сознании разнообразных формах антинаучной наивной лингвистики!) развеять существующие языковые мифы: о порче и даже гибели русского языка, о скудости русского словаря, о неземной уникальности русского языка, о происхождении едва ли не всех языков из русского (см. деятельность лингвофриков). Делая это профессионально, на доступном широкому кругу читателей языке колумниста/бытописателя/очеркиста и одновременно будучи специалистом в языкознании, ученый через лингвистическую публицистику реализует одну из функций науки – просветительско-образовательную.

Второй, после науки, источник лингвистической публицистики – журналистика. Неслучайно все упомянутые авторы имеют опыт работы в средствах массовой информации, а некоторые из них уже стали своеобразными научными культуртрегерами отечественной действительности. Именно журналистские навыки во многом определяют языковую специфику лингвистической публицистики: доступность языка, умение говорить о сложных вопросах легко и просто, богатая иллюстративность, отсутствие снобизма по отношению к потенциальному читателю, высокая степень диалогичности. Такой подход позволяет реализовать другую функцию лингвистической публицистики – функцию воздействия, привлечения внимания к злободневным проблемам не только языка, но и культуры, и – шире! – социальной жизни страны.

Третий источник лингвопублицистики – писательский труд. И Рубинштейн, и Новиков – это прежде всего талантливые писатели. Именно этим обусловлено особенно трепетное внимание к языковой ткани (ср. «Роман с языком» Новикова), к ее узелкам и переплетениям, к ее колеру и фактуре, к степени прочности и способности мяться.

Более того, все названные произведения в полной мере отражают культурную эпоху постмодернизма и соответствуют его характеристикам. В каждой из книг находим такие признаки текста постнеклассической эпохи, как сверхактуальность, бриколаж, синтетичность, чрезмерная цитатность, гипертекстуальность, игра с текстом на уровне формы и содержания, пародирование и, безусловно, густая ирония вплоть до глумления. Причем обязательная для лингвистической публицистики ирония, естественно, принимает разные формы – в зависимости от идиостиля авторов: от мудрой и интеллигентной оценки Рубинштейна до злого, граничащего с мизантропией сарказма Гусейнова.

Обобщение актуальных лингвистических, политических, социальных, культурологических, философских проблем в вышеназванных книгах происходит не только на основе конкретных фактов, но прежде всего через художественное выявление ассоциативных связей, через апелляцию к общему языковому и историческому опыту, к архетипическим пластам русского языкового сознания. (Ср.: «”Франция” – это уже некоторое фрондерство, а вообще-то “дружба народов” распространялась в основном на территорию СССР и на страны народной демократии, куда на защиту пошатнувшейся дружбы иногда приходилось отправлять ограниченные воинские соединения. Но что пожалеешь ради дружбы. Дружба же всего дороже, как было сказано»  – из «Дружбы народов» Рубинштейна.)

Сама жанровая контаминация (то ли очерк, то ли эссе, то ли мысли вслух, то ли серьезная статья) лингвистической публицистики – это также знаковая характеристика новейшей словесности, совершенно чуждая и научно-популярным текстам, и работам Чуковского и Галь (ср. с автохарактеристикой Новикова: «Это открытая литературно-публицистическая книга, которая пишется индивидуальным автором и отражает его позицию по самым разным вопросам»).

Еще одна важная черта постмодернистского текста – это использование готовых форм.

Форма жанра

Пожалуй, главным отличием современной лингвопублицистики от предшествующей филологической беллетристики следует признать саму форму изложения материала: три из четырех названных автора создают свои тексты в виде словаря – новой (со времен М. Павича) и любимой жанровой игрушки современных писателей.

Следует отметить, что жанровая форма словаря в конце XX – начале XXI веков переживает своеобразный бум, причем не только в научном обществе (за последние двадцать лет в России вышло огромное число разнообразных и разнокачественных словарей, в сумме превышающее количество всех лексикографических изданий, выпущенных в СССР).

С середины двухтысячных словари – это уже не только научное или учебное лексикографическое издание, но и разновидность публицистического анализа социальной действительности.

Так, с 2006-го по 2012-й журнал «Большой город» каждый декабрь публиковал специальный итоговый аналитический выпуск под названием «Словарь года», который, несмотря на ту же постмодернистскую иронию и определенную долю субъективного отбора слов, не только максимально точно выдерживал избранную форму, но и представлял собой серьезное исследование социальных изменений, произошедших в стране за год, – и вновь сквозь призму языка. В эти словари входят зафиксированные лингвистами неологизмы (гуглить, экосексуал), удачные окказионализмы (охренищенко, чичваркинг), переосмысленные слова или слова, развившие новое значение (жесть, модернизация), популярные слоганы или цитаты (все входящие бесплатно; Лет ми спик фром май харт), имена собственные, в том числе находящиеся на стадии перехода в нарицательные (Бондарчук, Кущевская).

Отчасти к этому же ряду примыкает и «Словарь московских прописных истин на 2011 год (Радио “Жан-Жак”)», «написанный 12 видными представителями московской богемы – от Линор Горалик до Юрия Сапрыкина» (http://os.colta.ru/society/russia/details/23407/?attempt=1). В отличие от предыдущего издания, ориентированного на широкую читательскую аудиторию, данный словарь имеет сугубо корпоративную направленность, а именно: «это московская интеллигенция, или постинтеллигенция, или богема, которая привыкла собираться для своих разговоров и для цементации своего круга в определенных местах, артистических заведениях». Подобная корпоративность создает определенные трудности восприятия: хотя авторы и утверждают, что собрали «общие места и благородные банальности образца 2011 года, которые в ходу в так называемом московском свете», вряд ли даже образованный москвич поймет, о чем идет речь в такой словарной статье, как: «Yota – и там Ценципер? гй».

Вместе с тем сама форма словаря, не содержащего, кстати, никаких дефиниций, а лишь минимальные реплики диалогов-иллюстраций, моментально вызывающие богатый шлейф ассоциаций, и позволяет поймать какие-то интересные явления, правда, не столько в языке, сколько в общественной жизни: 

«Глянец
– его миссия недооценена. еп
– вы иногда листаете журналы, сидя в парикмахерской. км
– ну, Бахтин еще ничего. ок
– очень много приличных людей там кормится. лг»

Более «научным» и также существующим исключительно в интернете является другой проект – «Lenta.ru. Словарь. Трудности перевода» (http://x.lenta.ru/abc/), призванный помочь тем, кто сталкивается со словами и речениями, обозначающими новые реалии или характерными для новых субкультур (геймеры, падонки, пацаны, блондинки etc.).

Самое интересное в этом словаре – это то, что он описывает не столько языковые единицы и имеющие широкое хождение фразы (по интернет-традиции называемые авторами словаря «мемами»), сколько социокультурный аспект самой реалии, словом названной. Более того, в некоторых случаях помимо лингвокультурологической информации, опять же замешанной на изрядной доле иронии и глумления, в словарной статье содержится вполне надежная систематика объекта описания. Ср.: «Пацан – претендент на звание настоящего мужчины, человека с очевидными большими достоинствами – реального или чоткого пацана. Согласно экзотической национал-патриотической этимологии, заимствовано из языка идиш и представляет собой искажение слова “поц” – мужской половой орган. Распространенное в определенных кругах мистическое толкование этого заимствования – “взрослый мужчина с половым органом ребенка” – регулярно обсуждается на сайтах прозаиков, поэтов и мыслителей. Пацан сказал – пацан сделал – формула надежности чоткого (ровного или правильного) пацана. Ровный пацан– молодой мужчина, имеющий перспективу стать правильным (чотким) пацаном. Правильный пацан – молодой мужчина, имеющий перспективу стать ровным (чотким) пацаном. Правильный – то же, что ровный, но пока нечоткий. В зависимости от уровня пацанского самосознания, а также от региона, в котором прошла ранняя социализация пацана, шкала сравнительной ценности ровности, правильности и чоткости может не совпадать».

Читатель закономерно может задаться вопросом, почему же именно форма словаря оказывается такой востребованной для описания современной действительности? В науке ответ уже найден: подобное «использование словарной формы позволяет в полной мере осознать онтологический потенциал словаря как особого типа текста и выявить важнейшую функцию словарной формы – функцию фиксации знаний о внеязыковой действительности, фактически функцию отражения картины мира» (И.А. Зайковская). 

Более того, для облачения в языковые одежды публицистических мыслей словарная форма позволяет не только объединять разнородные и написанные подчас в разное время и даже разными авторами субтексты, но и вызывать в сознании читателя представление о словаре как об авторитетном источнике информации, что, безусловно, повышает в глазах читателя значимость любого текста, созданного в словарной форме.

Ср. редакторский комментарий к «Словарному запасу» Рубинштейна: «Мы расположили эти тексты не в хронологическом порядке, который читатель легко восстановит с помощью собственной памяти или интернета, а в виде своеобразного словаря современной политической культуры, толкующего ключевые понятия сегодняшней общественной жизни».

Напомним также, что и Гусейнов стал известен широкой публике прежде всего благодаря книге «ДСП. Материалы к русскому словарю общественно-политического языка» (2003), атрибутируемой как «коллективный словесный портрет советского и постсоветского времени», который «может быть использован не только как справочное пособие, но и как “путеводитель” по эпохе».

Кроме того, словарная форма позволяет совершенствовать книгу, привносить новое и уточнять старое по мере необходимости и републикаций: текст становится максимально открытым для изменений, обусловленных волей автора или трансформациями языковой действительности. Вот как описывает творческий процесс один из авторов: «Постепенно составляется книга, которая растет и обновляется от издания к изданию. На переплете под названием имеется подзаголовок – “Языковая картина современности”. Рисовать картину предстоит еще долго, пока живы автор и его великий соавтор, его “натурщик” – русский язык» (Новиков).

Как видим, и сугубо публицистические, и культурологические, и линвгопублицистические тексты, воплощенные в виде словаря, преследуя разные цели, пользуются одинаковой, весьма востребованной временем формой выражения: «Сама природа этих текстов связана со словарной формой, предполагающей разговор “без кавычек”, разговор, в котором вещи называются своими именами» (Слово редакторов в книге «Словарный запас» Рубинштейна).

Цель жанра

Схватить время в его движении – давняя мечта человека, возникшая еще задолго до Carpe diem! Горация. Представляется, что расцвет современной лингвистической публицистики во многом связан с диссонансом между все ускоряющимся временем (tempus edax rerum Овидия) и стремительными, но трудно поддающимися фиксации или не фиксируемыми вообще трансформациями языка. 

Дело в том, что ученые и прежде всего лексикографы далеко не всё и не всегда успевают отразить в словарях и справочниках. Так, ни в одном словаре не зафиксирована фраза (мем/крылатое выражение): «У России две беды – дороги и дураки» (кстати, до сих пор не установлено и авторство этого трюизма!).

Лингвистическая публицистика тем и прекрасна, что тонко чувствующий изменения в языке автор пытается привлечь внимание читателя к тем подчас крохотным изменениям, которые не замечаются обывателем. Вот как, например, описывает данный процесс применительно к речевому этикету Кронгауз: «По-видимому, старшее поколение рассматривает результат подобных изменений как простое и случайное нарушение (невоспитанность молодежи и т.п.), а младшее – напротив, как норму. Собственно же процесс изменений остается незамеченным. Кроме того, поскольку в лингвистике до сих пор не существует общепринятой кодификации речеповеденческих норм, устаревший срез очень быстро вытесняется из сознания носителей языка. Тем не менее изменения в речевом поведении и речевом этикете происходят, и притом весьма значительные».

Подобного рода мало осознаваемые современником изменения неминуемо приводят к тому, что по прошествии некоторого, иногда весьма короткого, времени у старших будет вызывать вопросы («Откуда что и взялось?!»), сетования («В наше время так не говорили!») и жалобы («Язык испорчен окончательно!»), а у молодого поколения ощущение того, что так всегда и было.

Именно сплав личного и публичного опыта, интимных отношений с языком и социальных обязательств ученого/писателя/журналиста и приводит к уникальности жанра лингвистической публицистики, в которой «публицист и художник рассуждает об общественном, всеобщем через сугубо интимное – свой языковой опыт» (А. Генис).

Подытоживая, можно сказать, что основная цель лингвистической публицистики – это привлечение внимания к актуальным вопросам состояния языка на фоне стремительно меняющейся социокультурной реальности. Как сказал один поэт в типологически схожей ситуации языковых и социальных трансформаций: «Всем телом, всем сердцем, всем сознанием – слушайте…»
Валерий Ефремов – доктор филологических наук, профессор кафедры русского языка филологического факультета РГПУ имени А.И. Герцена. Автор более ста научных трудов в области культуры речи, гендерной и когнитивной лингвистики, соавтор ряда учебников и учебных пособий для вузов и колледжей. Соведущий культурно-просветительской программы «Как это по-русски?» на «Радио России – Санкт-Петербург».