Лет пятнадцать назад один приятель, работавший в американском
университете, вернулся на некоторое время с семьей в Москву и написал
мне: “Мы опять стали жить обычной совковой жизнью”. Никогда прежде не
слыхав такого прилагательного, я, однако, сразу понял, что оно значит.
Был 1992-й или 1993-й год. Советской власти уже не было, может быть,
поэтому я с самого начала отличил “совковое” от “советского”. Советская
власть ушла, но “совок” остался.
Я знаю, что многие считают это слово всего лишь грубым и уничижительным синонимом “советского”. Поэтому я решил расспросить своих русских знакомых. Оказалось, что почти все они чувствуют разницу. Одна корреспондентка (которую я унаследовал от М. Л. Гаспарова) определила ее с замечательной тонкостью: “Мне тоже нравится это слово, и тоже чувствую разницу между „совком“ и „советским“. Мне кажется, что советские люди могут меняться, а меняющегося совка представить трудно, если вообще возможно. Совков полно и среди антисоветчиков, и это противно, потому что недоказуемо. И в Церкви совков (и совкового) пруд пруди. Это для меня, как Вы понимаете, особенно больная тема”.
Формулировка очень точная: советским можно перестать быть, но нельзя перестать быть “совком”.
Вот маленькие примеры разницы между ними.
Советы, мужики, в революцию сожгли библиотеку Блока в Шахматове; “совки”, преуспевающие дачники, в наше время жгут пережившую все беды усадьбу Рождествено, когда проносится слух о том, что в ней могут открыть музей Набокова.
Советский человек любил коллектив, обсуждал на собраниях чужую личную жизнь (“Давай подробности!”) и каялся в собственных ошибках в порядке самокритики или “разоружения” перед партией.
Я знаю, что многие считают это слово всего лишь грубым и уничижительным синонимом “советского”. Поэтому я решил расспросить своих русских знакомых. Оказалось, что почти все они чувствуют разницу. Одна корреспондентка (которую я унаследовал от М. Л. Гаспарова) определила ее с замечательной тонкостью: “Мне тоже нравится это слово, и тоже чувствую разницу между „совком“ и „советским“. Мне кажется, что советские люди могут меняться, а меняющегося совка представить трудно, если вообще возможно. Совков полно и среди антисоветчиков, и это противно, потому что недоказуемо. И в Церкви совков (и совкового) пруд пруди. Это для меня, как Вы понимаете, особенно больная тема”.
Формулировка очень точная: советским можно перестать быть, но нельзя перестать быть “совком”.
Вот маленькие примеры разницы между ними.
Советы, мужики, в революцию сожгли библиотеку Блока в Шахматове; “совки”, преуспевающие дачники, в наше время жгут пережившую все беды усадьбу Рождествено, когда проносится слух о том, что в ней могут открыть музей Набокова.
Советский человек любил коллектив, обсуждал на собраниях чужую личную жизнь (“Давай подробности!”) и каялся в собственных ошибках в порядке самокритики или “разоружения” перед партией.